Крайние полеты. Мы ждали их, мы к ним готовились. Вроде бы и обычные полеты, но чувствовалась печальная торжественность момента. Проводили взглядом разведчика погоды, но как-то уж очень быстро и неуклюже он сразу после взлета развернулся и поспешил на посадку. Что там он увидел? Сплошной грозовой фронт? Оказалось еще интереснее. Накануне аэродромщики ездили за керосином, а закачались, по ошибке, соляркой, которую и вылили в цистерны на складе ГСМ. И еще успели дозаправить этой смесью вертолет, вылетевший на разведку. А обнаружилось это только после взлета разведчика. В общем, полеты закончились не начинаясь.

А потом началось расформирование. Вертолеты разлетались по полкам, люди уезжали. Встал вопрос, что делать с десятком Ми-2, годами стоящих на хранении. Ну ладно, парочку списали в металлолом. А что делать с остальными? Решили перевести их в Уссурийск. Но как их туда доставить? По дороге — невозможно, на трассе Хабаровск-Владивосток шел ремонт и протащить вертолеты на буксире не предоставлялось возможным. Поездом? Но это возни много, да и платить надо за перевозку. Ну, вы уже догадались, что было сделано? Правильно! Вертолеты выкопали из грунта, на них поставили новые(!) двигатели, недостающие агрегаты и приборы, сделали регламентные работы, облетали и — своим ходом они перелетели в Уссурийск, чтобы там ржаветь дальше.

Невозможно спокойно смотреть, как списывают, режут, превращают в металлолом самолеты, еще способные к полету. Невозможно спокойно смотреть, как ликвидируют, расформировывают воинские части, даже такие, как наш КУКС, а ставшие вдруг ненужными боевые знамена с орденами отправляют пылиться в музеи.

Каждый день, целый месяц, ровно в 18:00 кто-то выставлял в окно мощные колонки и запускал "Прощание Славянки". Каждый покидающий Голубовку и улетающий на новое место вертолет обязательно делал прощальный круг над гарнозоном. Безрадостное это было время, длинные затянувшиеся похороны...

— В общем, эта-а. По моей команде становитесь на какое надо колено и, эта-а, снимите фуражки!

Комэска махнул безвольной рукой: "Вноси эта-а-а!"

В какой-нибудь другой день подобные команды вызвали бы дружный взрыв смеха, но сейчас все молча и печально наблюдали, как на плац выносится знамя эскадрильи. Командир упал на одно колено, попытался поцеловать полотнище, потом вдруг вспомнил, что забыл отдать команду, повернулся, сорвал с себя фуражку и отчаянно замахал ей в нашу сторону. Жалкое зрелище. Бесславный конец славной эскадры.

Недели за две до окончательного расформирования эскадрильи, мне разрешили съездить к новому месту службы в Галенки под Уссурийск на разведку. Уточнить, на какую должность меня назначат, подыскать жилье и т.д.

Сказать, что мне в полку не обрадовались — значит не сказать ничего. Гвардейский Витебский Дважды Краснознаменный ордена Суворова истребительно-бомбардировочный полк переходил с МиГ-21 на МиГ-27, самолеты перегонялись из двух разных расформированных полков (из-под Хабаровска и откуда-то из Карелии), год назад расформированная третья эскадрилья создавалась заново, аэродром готовился принять на хранение Су-24. Суета и вечный авиационный бардак.

Полк знаменитый. Именно в его составе воевала французская эскадрилья, которая потом стала самостоятельным полком "Нормандия". Все в полку разукрашено французскими флагами, на бортах самолетов — белые молнии, как на истребителях "Нормандии-Неман". В списки части навечно зачислен герой Советского Союза Марсель Лефевр. Как положено, с отдельной койкой в казарме под французским флагом.

Конечно, им всем было не до меня. Квартир не хватало даже для летчиков, офицерское общежитие было переполненно, квартиру снять было негде — село, а базирующийся рядом полк космической связи своим жилищным фондом с авиаторами делился крайне неохотно. Трехместный номер в гостинице связистов обходился в 205 рублей (при моей зарплате с дальневосточными надбавками 295 рублей).

Должностей тоже не было. Меня направили в ТЕЧ старшим техником в недавно созданную группу регламентных работ по ПрНК. В группе, где по штату должно было быть 7 офицеров, был только начальник группы и я. Впрочем, начальника группы я впервые увидел только месяца через четыре, когда он наконец появился на службе. То он был в командировке за перегоняемой авиатехникой, то на переучивании, то отдыхал в отпуске, то попал в госпиталь с аппендицитом, то долечивался дома после операции... Оборудовали все стенды и делали все регламентные работы на прицельно-навигационном комплексе МиГ-27 мы вдвоем с сержантом сверхсрочной службы, который жил в сорока километрах от аэродрома и на службу добирался на своем мотоцикле, что ему удавалось далеко не каждый день. Чуть легче стало к концу третьего месяца, когда в группе появился еще один офицер — техник по РЭО.

Короче говоря, первое знакомство с полком меня так зарядило пессимизмом, что возле сельской почты мне вдруг в голову пришла бредовая идея: раз уж я армии настолько не нужен, то пора нам расставаться. Я зашел на почту, купил обычную почтовую открытку с розочкой, написал адрес: "Москва, ЦК КПСС" и короткий текст, мол честно отслужил в армии больше 10 лет, дайте теперь честно из нее уйти.

Удивительно, но всего через месяц я получил ответ: "Ваш запрос отправлен на рассмотрение в Министерство Обороны". Видимо, именно эта "розочка" сыграла свою роль в том, что из восьми уволенных в одном приказе офицеров полка, только я был уволен "по сокращению штатов", остальных увольняли по непригодности к дальнейшей службе — армия якобы избавлялась от нерадивых офицеров, а на самом деле просто экономила на льготах и выходных пособиях.

Четыре месяца бродили мои документы по закоулкам Министерства Обороны. Я осваивал регламентное обслуживание "Клена" и "Кайры". Работали мы в ТЭЧ без обеда, зато заканчивали в 4 часа дня (по принципу попозже начнем, зато пораньше закончим). Свободного времени полазить по окрестностям, сходить за грибами или съездить в Уссурийск было предостаточно.

Меняется командир полка. Во время стандартного опроса я пожаловался командиру дивизии на высокую стоимость гостиницы и мне выделили комнату в общежитии. 8 кв.м на троих. Поставил свой диван, раскладное кресло для сына, комод, телевизор. Больше все-равно ничего не помещалось. Все остальные вещи, выгруженные из контейнера, прямо в ящиках стояли на аэродроме в учебном классе по вооружению между муляжами авиабомб и пушек.

Разложенные диван и кресло занимали собой все свободное место в комнате. Наглые комары, ломая крылья и лапы, пролазили даже сквозь мелкую металлическую сетку на окнах. Душно. Жарко. Идеальное место для Горьковского ужа: "Мне здесь прекрасно: тепло и сыро!" Вечные перебои с водой и электричеством. Обшарпанные, с остатками старой побелки стены угнетали. Достал свои краски, за неделю написал на стене Иисуса, идущего по волнам. В натуральную величину. Маслом. Сливочным. Нет, ну правда, стены негрунтованные, краска впитывалась в сухую штукатурку мгновенно, растворять ее было нечем, вот и пошло в ход обычное, растаявшее на жаре, сливочное масло. До сих пор не понимаю, что вдруг подвигло меня, человека весьма далекого от религии, на такую настенную живопись. До сих пор удивляюсь, почему заведующая общежитием спокойно взирала на такое вредительство. До сих пор интересно, как эту "фреску" потом удаляли: забелить ее было бы просто невозможно, масло все-равно бы вылезло наружу.

Другая жизнь

— Билеты на Киев есть?

— Нет.

— А на Москву?

— Нет.

— А куда есть?

— А куда вам вообще надо-то? — кассирша заинтересовано подняла на меня глаза.

— В Европу!

Получив три билета, мы 6 ноября 1989 года на Ту-154 вылетели из Владивостока в Ленинград, а утром 7 ноября, аккурат на праздник, приехали в Ригу. Отдохнув после Дальнего Востока недельку в европейской столице, мы поехали дальше, на Украину, на родину моего отца. Хотя до 1 декабря я еще был в отпуске и считался военным, 25 ноября я уже начал работать в школе учителем труда, а потом информатики.

Украина окончательно отделилась от России и потребовала, чтобы ей принесли персональную присягу на верность. Присягали все, даже ясельные воспитательницы — потенциальные военные медсестры. На присягу я пришел в парадной форме офицера Советской Армии...

23 февраля 1991 года родился мой второй сын, Игорь. Я закончил заочно педагогический институт. Школу начало колбасить по поводу зарплаты и я ушел в банк начальником компьютерного отдела, а потом и программистом на сахарный завод. Что-то в жизни надломилось и пошло наперекосяк. Бросил все, развелся, уехал в другой город. Работаю программистом в совместной фирме. Пишем софт для госпиталей бывшего вероятного противника. Сбылось предсказание университетского преподавателя.

Но это все уже совсем другая жизнь...