После Польши я попал на аэродром Голубовка под Дальнереченском, более известный как КУКС (когда-то тут были Курсы усовершенствования командного состава)

Добирались долго. Поездом до Москвы, самолетом Ил-62 до Хабаровска, дальше поездом до Дальнереченска и, наконец, автобусом до КУКСа. И все это с неподъемными чемоданами, везли с собой даже посуду, подушки и одеяла и, оказалось, что не зря. В квартире, которую нам выделили, был один матрас на две солдатских койки. И все.

Гарнизон — это четыре блочных дома и две кирпичных казармы посреди болот в 6км от Дальнереченска и 6км от аэродрома.

Оставив жену с ребенком и вещами возле будки, обозначавшей КПП, я пришел в деревянный полуразваленный сарай, в котором находились штабы нашей отдельной эскадрильи, двух отдельных вертолетных отрядов, отдельной роты аэродромного обслуживания и саперной роты. Командир эскадрильи был занят. Комэска Иван Иванович играл в кости с замполитом. Меня попросили подождать за дверью. Когда через пол-часа мне надоело слушать доносящийся из кабинета грохот костей, я снова заглянул в двери.

— Эта-а-а, ну чего тебе?

— Прибыл для дальнейшего прохождения службы.

— Эта-а-а, а почему в штатском?

— А где же я переоденусь?

— Дык, эта-а-а, там стоит четырехэтажка, выбирай любую пустую квартиру. А через неделю выходи на службу. Недели-то тебе, эта, хватит?

Лет пятнадцать тому назад на КУКС приехал молодой лейтенант после окончания вертолетного училища. Попал он в отдельный отряд командиром экипажа на Ми-2 (там экипаж: летчик и борттехник). Однажды кто-то из краевого руководства во время плановой поездки по окрестным селам, увидел стоящий на огороде военный вертолет. "Откуда это чудо?" — "Да летчики опять в сельмаг за водкой прилетели!" Шум поднялся большой, докатился он и до командования авиацией округа. Летчику объявили служебное несоответствие, но фамилия запомнилась. А спустя пол-года на большой пьянке попался командир этого отдельного отряда. Кого же ставить на его место? А тут фамилия какая-то знакомая, вроде недавно что-то с ней было связано... Так и стал Иван Иванович командиром отряда, хотя он все еще не соответствовал должности командира экипажа — взыскание снять не успели.

Прошло еще немного времени, и полетел командир отдельной эскадрильи. С должности полетел. Тоже по какому-то пьяному дебошу. Найти летчика без серьезных взысканий в этой боевой эскадре было непросто. Как вы думаете, кого поставили комэской? Правильно, Ивана Ивановича. Так наш комэска и до подполковника дослужился. И все на одном месте. А полтора десятка лет на КУКСе — это, знаете ли, диагноз. Представьте себе построение эскадрильи. Выходит из штаба комэска:

— У кого между ног увижу эта-а-а, тому сделаю эта-а-а!

И уходит. Вы про что подумали? Вот и мы стоим в недоумении. Начальник штаба смущенно кашлянул в кулак: "Командир довел вам приказ о запрещении езды на мотоциклах".

Квартиры в четырехэтажке были. Без отопления, без воды, без электрических розеток, с кухонными плитами под дрова, которые категорически отказались растапливаться. Вода была на улице в одной-единственной колонке с ручным насосом. Процесс накачивания воды зимой был сопряжен с немалым риском: запросто можно было подскользнуться на метровой горке отполированного ногами и водой льда. В трех других пятиэтажках вода была. Но она после кипячения становилась темно-синего чернильного цвета. Поэтому все-равно все ходили к колонке. Зато к нашей четырехэтажке был подведен запасной электрокабель. Пока один кабель, перегоревший от перегрузки, ремонтировался, мы перебрасывали питание на резервный. Пятиэтажкам было хуже. Они сидели без электричества по три-четыре дня (а, значит, и без тепла — пьяные кочегары под Новый год разморозили кочегарку, ремонтировали ее до весны, а морозы были за 40 градусов).

Hа службу я вышел 31 августа, а на 1 сентября была назначена учебная тревога с вылетом в район рассредоточения. Тревога на КУКСе это нечто. Предупрежденный накануне, народ самостоятельно без дополнительного оповещения к 6 утра собирается у старой конюшни, в которой находится штаб эскадрильи. А потом идет домой досыпать, потому что единственная машина, которая возит личный состав на аэродром (до него 6км) опять поломалась, а ближайший рейсовый автобус в сторону аэродрома идет только в 8 утра.

Hо дело не в этом. Впервые явившись на службу в качестве начальника группы обслуживания АО, я был ошарашен состоянием аккумуляторов. В наличии было: один комплект на два МИ-6, один комплект на три Ми-24, один комплект на шесть Ми-8 и два комплекта на четыре Ми-2. (Впрочем "двоек" было значительно больше, но все остальные "на хранении" ржавели в "железном ряду", увязнув почти по брюхо в грунт) Причем состояние и этих аккумуляторов выходило за все допустимые нормы. А зарядной станции на аэродроме не было.

Hа мой резонный вопрос: "А как?..." — последовал ответ: "Hормально. Поставишь аккумуляторы на борт, от АПА запустим, аккумуляторы переставишь на следующий. Выключаться будем тоже по очереди..." — "А если генераторы в воздухе откажут?" — "А мы и без них сядем, не боись!"

Так и было: АПА (единственный на аэродроме) ехал вдоль ряда вертолетов, мы ставили парочку аккумуляторов на борт, вертолет запускался, мы аккумуляторы снимали и шли дальше, вертолет улетал. Учебная тревога была проведена с оценкой "отлично"... Отдельная история, как почти месяц я отказывался расписываться за предполетную подготовку, но вертолеты все-равно летали без моей подписи; как я брал со склада новые аккумуляторы, а через 5-6 месяцев, в нарушение всех норм, их, полностью пришедших в негодность, списывал и выписывал новые; как я добивался оборудования на аэродроме зарядной аккумуляторной станции, которую к зиме сделали, а к весне загубили; как летчики, улетавшие на острова, слезно умоляли поставить нормальный комплект, чтобы обеспечил им там запуск "от своих" — я вздохнул с облегчением только тогда, когда в 89 году эту эскадру расформировали.

Аэродром Голубовка — явление уникальное даже в видавшей виды авиации. Километровый прямоугольник из бетонных шестиугольников служил и взлетно-посадочной полосой, и рулежкой и стоянкой. Вокруг было болото. Весной и осенью мы ходили в резиновых сапогах до колен, зимой — в валенках. Я долго стоял с раскрытым ртом, когда впервые увидел, как здоровый Ми-6 заруливает на стоянку задом. Места для разворота ему между другими вертолетами не было, на грунт выезжать опасно — увязнет. Тонкое бетонное покрытие под их весом проминалось, под основными стойками образовались полуметровые ямы. Вот и приходилось им разворачиваться еще на "рулежке", а потом сдавать задом, стараясь попасть колесами в родные ямы. Пятящийся Ми-6 — это достойное зрелище. Переднее колесо в воздухе, хвостовая опора почти касается земли... А потом еще бортмеханик специально приспособленным ломом разворачивает переднее колесо в нормальное положение.

Вот так однажды зарулил вертолет на стоянку, ждут, когда механик развернет колесо, а его все нет. Пошли искать: двери раскрыты, ботинки стоят — а человека нет. Нашли на следующий день в районе дальнего привода. Выпал из вертолета на высоте 200 метров. Почему — неизвестно. Может, решил сходить по малой нужде и не удержался в дверях, а может спросонок не понял, что машина еще в воздухе...

На весь аэродром было всего два топливозаправщика. У одного не работала ходовая, у другого не работали насосы. Так и ходили парой: один другого тягал на буксире. Пригнали, правда новое ТЗ на базе МАЗ-500, но на следующую же ночь бойцы на нем поехали в Филино за водкой и на обратном пути слетели c насыпи. Машину разбили вдребезги.

Я попал на КУКС уже после начала горбачевской борьбы с пьянством. А до этого график работы эскадры был примерно следующим: после получки эскадра выезжала на аэродром, затаривалась в Голубовке голубичным вином и на пару недель уходила в запой. Возвращались из запоя, когда иссякали денежные запасы. Неделю восстановливали здоровье — неделю летали. Потом опять получка...

При этом летчики уверенно подтверждали и повышали классность, хотя большинство полетов делалось на бумаге. Производились даже боевые стрельбы на полигонах, но только в летных книжках летчиков. Реально, плановые полеты были большой редкостью, летчики работали в основном по командировкам. Но смею утверждать, что летчики наши летать умели и летали лихо. Практически все они прошли через Афган, многие по два раза. В воздухе, да и не только в воздухе, нарушались все инструкции. "Дешифрация" результатов объективного контроля обычно производилась методом засвечивания фотопленок.

Первый снег покрыл ровным слоем аэродром. Вертолет рано утром улетел в командировку. На полосе остался ровный след от передних колес "восьмерки". Но только от передних. "Снег такой красивый лежал — топтать не хотелось!" — объяснял потом пилот.

Ми-24 собирается в командировку. Движки запущены, но что-то долго он не взлетает. В конце концов из вертолета выскакивает борттехник и, сложив ладони рупором, орет в сторону будки РП (а КДП к тому времени уже сгорел): "Взлет разрешите!" Из будки выскакивает РП: "Да лети ты! У меня рация отказала!"

Мимо меня взлетает "восьмерка" из отдельного отряда. Смотрю, а у него с правого борта открыты люки аккумулятоных отсеков. Машу руками, мол садись. Вертолет резко разворачивается в воздухе, бочком подлетает ко мне. Пилот сдвигает блистер: "Чего надо?" Я закрыл лючки, помахал рукой: "Счастливого пути!"

"Двоечка" вылетела на площадку, а запустится не смогла — отказала катушка зажигания. А дело к ночи. Беру катушку, летим на другом Ми-2 на площадку. Меняю блок — а запустится не можем, сдохли аккумуляторы. Хорошо, что второй борт все это время не выключался, так и молотил на малых оборотах: народ тут опытный. Снимаю оттуда аккумуляторы, ставлю на первый борт. Запуск. Пока запускали второй движок, второй вертолет уже улетел без аккумуляторов. Кстати, движки Ми-2 в полете свистят так, что в салоне без шлема сидеть почти невозможно. "Вставь лампочки в уши", — советует борттехник. Я думал — шутит, а попробовал — в самом деле помогает. С тех пор в Ми-2 так и летал с лампочками в ушах.

Интенсивные полеты. Летают и экадрилья и оба отряда. Места на полосе для посадки просто нет. "Восьмерка" идет напрямую к месту своей стоянки прямо над стоящими вертолетами. У одного из них еще крутились винты. Подхваченная мощным потоком воздуха с пролетавшего вертолета лопасть сделала резкий взмах вверх-вних — и отрубила хвостовую балку.

На Ми-24 отказала САУ по каналу крена. Мало того, что она не держала вертолет по крену, она еще и норовила его раскачать. С брошенной ручкой за три качка крен вертолета достигал 45 градусов. Летчики вылазили из вертолета мокрыми от пота, но в журнал писали: "Замечаний нет" — летать-то на чем-то надо было. Очевидно, отказал датчик угловой скорости, но для проверки САУ не хватало самой малости — на КУКСе не было ни одного агрегата, способного выдать трехфазное напряжение 208В. Два раза вертолет летал в ПАРМ в Спасск-Дальний, там проверяли на стендах датчик и выдавали вердикт: неисправности не обнаружены. А вертолет все-равно болтало.

В конце-концов меня достала беспомощность спецов из авиаремонтных мастерских и я уговорил отправить в Спасск-Дальний меня. Летели мы весело. В этом вертолете все место в грузовом салоне занимал фотоаппарат. Даже по штату на него был положен не борттехник, а наземный техник, потому как места в салоне для него просто почти не было (ну разве что на табуретке за спиной у летчика). Даже отопление салона было не предусмотрено конструкцией. А за бортом — минус 40. Нас в салоне в самых живописных позах неподвижно изогнувшихся в узких пространствах вокруг фотоаппарата — пятеро. Время полета — чуть больше часа. К концу перелета я чувствовал себя снайпером в засаде.

А датчик действительно был исправен. Оказался обломан провод, который подходил к датчику. На определение дефекта и его устранение ушел час. Вертолет с неисправным САУ летал больше месяца.

На аэродроме в Черниговке застрял наш вертолет — отказала система запуска. В субботу утром инженер эскадрильи отправляется на своей "восьмерке" (в смысле "Лада", а не Ми-8) в Уссурийск на концерт Софии Ротару, а меня отвозит по дороге в Черниговку. Отказ мы устранили быстро. Но что меня поразило в Черниговке — это столовая. Красиво, качественно и вкусно. Лучшей технической столовой я больше нигде не встречал. Особенно она эффектно смотрелась на фоне столовой на КУКСе. Там крыша кухни просто обвалилась, и еду готовили на свежем воздухе в полевых кухнях. Меню я помню и сейчас: на завтрак и ужин гречневая каша с копченной колбасой, а на обед гречневый суп с копченной колбасой и копченная колбаса с гречневой кашей. Для "гурманов" могли предложить гречневый молочный суп, сваренный из сладкого сгущенного молока. Иногда на пару дней надоевшая колбаса заменялась на курятину, но уж лучше колбаса, потому что курятина была совсем несъедобной.

Зато когда тушили пожар в гараже начальника столовой, оказалось, что он весь забит ящиками с тушенкой. Когда это выяснилось, тушить гараж перестали — начали бить хозяина гаража. Били долго. Гараж успел сгореть полностью.

А сторительство новой столовой закончили за две недели до расформирования эскадрильи.

Наряд ДСЧ (дежурный по стоянке части) на КУКСе превращался в ссылку. Малюсенькая комнатенка с вечно неработающим телефоном и самодельным обогревателем — вот и все что было в вашем распоряжении. Кроме вас на аэродроме было еще пару кочегаров и несколько человек в автопарке, но с этими бойцами я предпочитал не встречаться. С осени им выдавали сухой паек на пол-года вперед и отправляли на аэродром. Паек съедался за пару недель, а дальше — выживали они кто как сумеет. В малюсеньком бетонном домике, игравшем роль дежурки в автопарке, топили солярой по-черному. Месяцами не мытые, покрытые толстым слоем черной нефтяной копоти бойцы, похожие на шахтеров, поднявшихся на поверхность после тушения пожара в забое, очень эффектно смотрелись на фоне метровых белоснежных сугробов. Осенью меня удивило обилие собак на аэродроме. За зиму бойцы их съели всех. Был на аэродроме и караул. Его забрасывали на аэродром на несколько дней, а пищу привозили иногда — когда удавалось отремонтировать машину. В общем — дали автоматы в руки и добывайте пропитание себе сами.

Кстати и техсостав возили на аэродром машиной только до первого гололеда. Потом МАЗ-500 улегся в кювет на крышу (благо, что никто не погиб), и ремонтировали его до весны. А на стоянку мы добирались либо рейсовым пригородным автобусом, либо пешком.

А потом сгорел КДП. Я как раз менял в наряде Мальцева Игоря и приехал на попутной машине в самый разгар карнавала. По рассказу Игоря, разгорался КДП медленно и неохотно. Что-то там коротнуло и из-за дверей стандартной стеклянной надстройки на крыше потянуло дымком. Сломать железные двери Игорь не смог. Позвонить в гарнизон было неоткуда — телефон опять не работал. Пожарная машина в автопарке благополучно замерзла. Попытка поднять по тревоге бойцов в автопарке ни к чему не привела: полуголодные, замерзшие бойцы с любопытством наблюдали за ходом событий, принимая пожар за бесплатное развлечение. С большим трудом удалось вызвать городскую пожарку. Она приехала через час, но без воды, рассчитывая заправиться на месте. Увы, пожарный водоем безнадежно замерз до самого дна, а других источников воды на аэродроме не было. Еще через час пожарка привезла и сумела вылить первую порцию воды на горящую крышу. Вода благополучно пропитала насквозь оба этажа здания через щели в бетонных перекрытиях, смола же на крыше продолжала гореть, надежно укрытая от воды жестяной кровлей. Когда и вторая приехавшая пожарка опорожнилась на крышу с тем же эффектом, стало ясно, что все имущество в здании вода уже безнадежно испортила, но жесть с крыши лучше все-таки сначала сорвать, а воду лить уже потом.

В общем, сгорело бы не так уж и много, но подоспевший инженер дал глазеющим на шоу бойцам команду на спасение имущества. Бойцы прониклись ответственностью и ринулись исполнять приказание. В результате в здании не осталось ни одного целого стекла, со второго этажа было выброшено и разбито вдребезги все оборудование метеостанции и группы объективного контроля (причем фотоаппараты и запасные объективы, а также вся посуда из стартовой столовой просто бесследно исчезли "в огне пожара"), поломаны и выброшены из окна стулья, кровати и шкафы из комнаты дежурного экипажа и даже зачем-то была сорвана с потолка и разбита вдребезги люстра в столовой. В общем, бойцы видно насмотрелись в детстве фильмов про войну и действовали в соответствии с тактикой "выжженой земли" — ничего не должно достаться врагу (в смысле огню). Целыми остались только лавки и столы в классе и то только потому, что они были надежно прикручены к полу.

Вот на этих столах и провел я остаток ночи, после того как пожар был все же потушен, бойцов успокоили, страсти улеглись и все действующие лица разъехались по домам.