В Польше у меня родился сын. Напуганная первой неудачей, жена легла в больницу на неделю раньше назначенного природой срока.

А было так: я учился на пятом курсе, а жена моя работала в детском садике и там подхватила детскую болезнь — ветрянку. Болезнь-то быстро прошла, но из-за возникшего осложнения жена попала в больницу. Выкидыш. Двойня. У меня еще тогда могло быть два сына. В больницу Гайлезерс уже в те времена свободно пускали посетителей в палаты и не требовали глупых белых халатов. Получилось так, что я сам отвез ее в операционную и все время был рядом, до тех пор пока она, накаченная после всего этого успокоительными, не заснула. Сейчас стало модным отцам присутствовать при родах, но не дай Бог кому-то увидеть такие роды! Я плелся домой морозной ноябрьской ночью в одном свитере (куртка моя осталась в закрытом гардеробе), ехал в холодном троллейбусе и мне казалось, что время остановилось и впереди уже ничего нет, одна чернота...

С того дня, как жена определилась в женский госпиталь в Легнице, каждое мое утро начиналось со звонка: "Ну, как дела?" И всегда слышал один и тот же ответ "Пока не родила..." Ох, уж эти звонки в роддом... В училище Витька Басок пол-дня ходил счастливый — сын у него родился. А вечером собирается в увольнение, чуть не плачет. "Вить, что случилось?" — "Да дочка у меня. Сколько живу — ни одного однофамильца не встретил, а тут надо же, чтобы в одном роддоме и в один день с моей женой родила. Но у нее сын, а у меня — дочь!"

Вот. А 18 апреля мою жену позвать к телефону отказались, а мне сказали: "Пока я не могу вам ничего сказать, позвоните немного позже!"

— А что случилось?

— Да, в общем, ничего пока страшного, но позвоните позже...

— Да что случилось-то???

— Ничего пока определенного, вы пока не волнуйтесь, но позвоните позже — и бросили трубку.

С утра, как назло, был вылет за вылетом и лишь к обеду мне удалось вырваться в госпиталь. Воображение рисовало мне самые мрачные картины, морально я себя уже готовил к самому худшему. Проскочив через проходную я позвонил в дверь приемного покоя родильного отделения:

— Что случилось???

— Да ничего не случилось, с чего вы это взяли?

— Так утром мне сказали, что что-то случилось, не хотели говорить что именно, просили позвонить позже... У моей жены точно все нормально?

— Да все нормально, она сейчас отдыхает, спит

— Ну ладно, спасибо, до свидания... — пробормотал я и уже повернулся уходить, когда врач добавила:

— Не волнуйтесь вы так, все хорошо, сын у вас...

Я резко развернулся:

— Что???

Потом врач говорила, что такого глупо-счастливого выражения лица она больше никогда не видела.

Легница — немецкий город, а немцы дома строили основательно, на высоких фундаментах, комнаты с высокими потолками, балконы с мощными каменными перилами. От таких перил до бетонной дорожки у дома высоты никак не меньше 5 метров. Моему Андрею было чуть больше года, когда он выпал с такого балкона на такую бетонную дорожку.

Чудеса все-таки бывают. Почти неделю он пролежал в госпитале на обследовании. Врачи были сами поражены: Андрей отделался только сильными ушибами.

7 марта наш инженер праздновал свой день рождения, но поздравили мы его еще накануне. Выпить все вино за один день нам не удалось, поэтому празник продолжался еще и седьмого. Мне в этом отношении не повезло. Фанаты парашютного спорта использовали каждый удобный случай, чтобы организовать прыжки, вот и в тот день нам пришлось готовить борт к вылету. Так что вино допивали без меня.

Когда я вернулся в домик ИАС, разгоряченный коллектив обсуждал особенности парашютного спорта в нашем полку. Не секрет, что большинство летного состава неохотно идет на обязательные прыжки, но есть и немало любителей этого спорта жадных и отважных. Почему жадных? Каждый прыжок оплачивался, а так как некоторые успевали напрыгать до сотни прыжков в год, то это была ощутимая прибавка к жалованию.

Трудно сказать, о чем именно спорили под бутылочку винца ребята, но мое появление они встретили вопросом: "А ты прыгнешь?" — "Прыгну!" — "Ну, пошли!" Все дружно поднялись из-за стола, правда, до вертолета дошло только двое человек.

Начальник ПДС ни слова не говоря одел на нас парашюты, проверил замки и вот мы уже в воздухе. Осматриваюсь по сторонам. "Ребята, за что хоть дергать, если что?" — "Да не переживай ты! Тут всего-то 300 метров!" Им смешно, а мне вспомнилось, с каким испугом я смотрел в распахнутые двери Ан-2 во время моего первого полета.

"Первый пошел!" Какой-то пацан-школьник, хотел выпрыгнуть красиво — с разбега, но подскользнулся, упал и кувырком вывалился за борт вертолета. Блин, пацаны прыгают, а я не смогу?

Прыгнул легко. Поток воздуха подхватил, крутанул — где руки, где ноги, где купол? Ну, слава Богу, все на месте. Земля приближалась до обидного быстро, я даже не успел толком осмотреться по сторонам. Приземлился совсем на другом конце аэродрома, упал, конечно. Не успел еще придумать что делать с парашютом, как подъехал УАЗик, купол и меня забросили в машину и через пару минут я уже стоял возле начальника ПДС: "А еще раз можно?" — "Сегодня больше парашютов нет, — смеется тот — В следующий раз."

Следующего раза, правда, так и не было. В Колобжеге во время прыжков на воду разбился солдат и контроль за прыжками стал намного жестче.

Кто в авиации не знает, что ГИМО — это Главная инспекция Министерства обороны? Ежегодная итоговая проверка по сравнению с ГИМО это все равно, что выпускные экзамены по сравнению со вступительными. На госэкзаменах понту, конечно, больше, но по-настоящему твое нутро наизнанку выворачивают только на вступительных. Да и оценок у ГИМО всего две: иногда "тройка", но обычно — "двойка".

Помнится, как-то полк собрался на очередную проверку строевой подготовки. И хотя строевая подготовка в авиации это нечто особенного, редкая комиссия способна отказать себе в удовольствии посмотреть с трибуны на это шоу.

И вот полк выстраивается на стоянке возле ангара. Весь "плац" покрыт толстым слоем сухой листвы. Одинокая "капеэмка" раз за разом проезжает за нашими спинами, пытаясь смести легкие листья в сторону, но ветерок тут же возвращает их обратно, а с минуты на минуту должна подъехать комиссия. И тогда запускает свои движки дежурный вертолет. Мы ушли на травку, а "вертушка" в два прохода, прорулив у самых стен ангара, сдула всю листву на летное поле.

В марте 1987 года ГИМО приехала в Польшу. Проверяться должны были два полка: наш и шпротавский бомбардировочный. Начинается проверка, как обычно, с подъема полка по тревоге, а затем полеты. Но в тот раз работа комиссия была сорвана катастрофой. В Шпротаве Су-24 отрабатывали боевое применение на предельно малой в СМУ. Ведущий пары запросил на полигоне стрельбу парой, но оказалось, что его ведомый до полигона не долетел. Дали команду на прекращение полетов, но на аэродроме не досчитались еще одного самолета.

Считается, что существует так называемый "эффект присутствия", согласно которому количество необъяснимых отказов и невероятных совпадений увеличивается при наличии начальников и проверяющих. Но в этом случае не было никакой мистики. Если бы в полку не было проверки, то пилоты не стали бы рисковать в условиях, когда облака касались земли и поднялись бы выше, но в присутствии ГИМО нарушить полетное задание решились не все. Оба самолета слишком сильно прижались к земле, уходя от низкой облачности, и упали, зацепившись за деревья.

В нашем полку полеты тоже свернули, экипажи вылетели на поиск пропавших самолетов. Через час пришла еще одна тревожная новость: сел на вынужденную наш вертолет из-за перегрева главного редуктора. Пока готовились к вылету на место его посадки, пострадавший вертолет сам вернулся на аэродром. Оказалось, что лопатки вентилятора были все еще установлены в "зимнее" положение, а март выдался теплым...

Инженер полка налетел на борттехника: "Да как ты посмел, не дождавшись нас, сам вернуться домой?" Капитан Трофимцев только улыбался в ответ. В Афгане у его "эмтешки" отказал двигатель, сели в степи. Дело шло к вечеру, ночевать вдали от базы удовольствие небольшое. Запустились, попробовали взлететь... Так на одном и дошли до дома. А тут проблем-то: пол-оборота отвертки — и все в порядке. Зачем помощь ждать?

Ближе к вечеру один разбившийся самолет отыскался. Для поиска второго было принято решение перебазировать пару вертушек на аэродром в Жагани. Вылетели уже в сумерках. Пока долетели до места, по радио сообщили, что второй упавший самолет обнаружили поляки. Возвращаться было уже поздно, ночевать нам пришлось в Жагани. Когда утром вернулись, выяснилось, что проверка нашего полка уже закончилась и комиссия в полном составе уехала в Шпротаву.

Нашему полку ГИМО поставила оценку "четыре".

Беда пришла и в нашу эскадрилью.

Полеты начинались как обычно. Вертолеты отлетали до первой заправки и готовились к повторному вылету. Мой техник группы Игорь Новиков первый раз в жизни прокатился на вертолете и попросил капитана Сергеева взять его на ночной вылет. Обычно летчики брали нас на борт без проблем, но в тот раз он почему-то отказался. Сергеев вел пару вертолетов на полигон на стрельбу НУРСами. Через несколько минут после взлета, на глазах ведомого, борт №35 вдруг вошел в резкий крен, сделал бочку, снизился по крутой спирали, врезался в землю и взорвался.

Борттехник, капитан Николай Осипенко, приехал в Польшу почти одновременно со мной. В гостинице мы поселились в одной комнате, вместе привыкали к жизни в Польше и оказались в одной эскадрильи. Николай был по образованию АО-шником, но очень хотел летать. Ему поставили условие: хочешь быть борттехником — поедешь в Афганистан. Он согласился. Оттуда привез орден и кличку "Бронежилет", которую он заработал благодаря своему богатырскому торсу. Но именно то, что он не был специалистом по вертолету и двигателю, отсутствие опыта и сыграло свою роковую роль.

Причина катастрофы была понятна сразу: рассоединение проводки управления по крену. Можно было определить и виновных: после замены гидроусилителя вертолет налетал всего несколько десятков часов. Но волей судьбы именно этот гидроусилитель во время пожара разорвало на части и это не дало возможности комиссии сделать однозначный вывод, что и спасло от тюрьмы начальника группы ВиД Толика Богатырева, временно тогда исполнявшего обязанности начальника ТЭЧ звена.

Была суббота. Мы уезжали со стоянки, инженер эскадрильи тоже уехал с чистой совестью, оставив менять потекший гидроусилитель Богатырева и Осипенко, зная, что оба они делают эту операцию впервые. Обидно, но они все сделали правильно, в соответствии с технологией. Гидроусилитель должен меняться в сборе с тягой и шплинт на тяге расконтриваться не должен. После этого вертолет был на регламентах в ТЭЧи, осматривался инженерами разных уровней. Никто не посмотрел на этот злополучный шплинт, потому что все знали: он всегда законтрен! Но беда всегда появляется оттуда, откуда ее ждешь меньше всего.

Мы нашли этот шплинт на месте падения вертолета, мы там находили и более мелкие детали. Даже известно, кто и почему его расконтрил еще до того, как гидроусилитель попал на склад. Знать бы это раньше...

Борта с номером 35 в эскадрильи больше не было. Его стоянка заросла травой, на нее больше никогда не ставили вертолетов.

Игорь Новиков месяц ходил бледный, казалось, он совсем разучился улыбаться.

Один наш борттехник, долго добивавшийся этой летной должности, и добившийся ее за две недели до катастрофы, сразу после катастрофы списался на землю. Стоит ли его за это осуждать? Стоит ли его после этого уважать?

В день похорон пришел приказ о присвоении нашему инженеру звания майора.