Приемная комиссия училища. Очередь. "Ты на какой факультет?" — "На радио" — "Так тут такого нет" — "А какой есть?" — "Иди на электрика, там конкурс меньше" — "А мне все равно, я по переводу, я уже фактически тут учусь, вот только сдам документы..."

Быстренько сдаю документы на второй факультет — "Я, вообще-то, по переводу. Так что я уже, практически, курсант" — "Ну что ж, мы вас поздравляем" — офицер даже пожал мне руку — я уже выхожу из дверей — душа поет: получилось, я сделал это! — и вдруг, как гром среди ясного неба — "Вернитесь! Ведь вы же учились в университете? А у нас технический ВУЗ" — "А какая разница? Я ведь на первый курс" — "Но по правилам, принятым в нашем училище, студенты закончившие первый курс гуманитарного ВУЗа, поступают в училище на общих основаниях, как и все сдают экзамены и участвуют в конкурсе!"

Просто невозможно описать словами мои ощущения в ту минуту. Сдавать школьную программу по алгебре и геометрии после 1 курса математического факультета университета? Сдавать физику, которой я и в школе не знал, и которая не изучалась на первом курсе матфака? Писать сочинение???

Армия попыталась меня бортануть второй раз. Видно, как-то я ей сразу не понравился. Но пути к отступлению у меня уже не было.

На время вступительных экзаменов я поехал жить к тете (собираясь в спешке, я не взял с собой даже некоторых самых необходимых вещей). А тетя уехала на дачу в Юрмалу, оставив мне пустую квартиру и пустой холодильник. Правда, она забыла поинтересоваться, есть ли у меня деньги. Денег у меня не было, кроме резервной пятерки. Жила тетя возле ДК ВЭФ, в училище я ходил пешком, а ел через день, обедая вместе с другой абитурой в те дни, когда я сдавал экзамены или приходил на консультации.

Письменную математику я сдал. На устной долго пытался придумать признаки подобия треугольников (геометрия за 5 класс!)... Препод не выдержал: "Ну как же так! Письменную вы написали отлично, а такой простой теории не знаете!" Но тут его взгляд упал на последнее, пятое, задание в письменной работе. Даны три вектора, найти объем. Далее предполагался длинный геометрический вывод формулы — а у меня в одну строчку смешанное произведение векторов. "Откуда вы это знаете?" — "Так матфак же..." — "Так что же вы мне тут голову морочите?".

На физике чуть не пролетел. У нашей группы принимал экзамен Калимулин, меня бы он точно срезал, но когда подошла моя очередь, он куда-то вышел. Не помню, какой бред я нес на экзамене, точно знаю, что моя четверка была абсолютно незаслужена. Сочинение — тройка. Итого: проходной — 22, у меня 21.5 и полностью проваленная физподготовка (а что вы хотели — с голодухи-то, да и плавал я тогда слабенько).

На собеседовании за меня неожиданно вступился начальник факультета полковник Духовный. Собеседование я прошел. Правда, чуть не срезался на медкомиссии: кардиограмма вдруг показала шумы в сердце. Врач внимательно посмотрела на меня: "Учиться хочешь?" Два взмаха ножницами — и мое сердце в полном порядке.

А дальше все, как у всех. Курс молодого бойца, кровати в спортзале, подъем, утренняя зарядка, уборка плаца, чистка циклотронов, наряды на картошку, строевая подготовка, изучение логарифмической линейки... Учеба началась.

Я в детстве жил довольно самостоятельной жизнью. Отец сутками на аэродроме (он служил в базе, так в морской авиации называют батальон аэродромного обслуживания, в Чкаловске отец был командиром аэродромной роты), мама дежурила в кочегарке, потом работала на ж/д переезде. Это уже позже она работала в финчасти, но все-равно большую часть дня я был предоставлен сам себе. Мы жили в старом, еще немецкой постройки, деревянном трехкомнатном "финском" домике, долгое время, как это часто бывает, с подселением — две семьи на общую кухню. Одно время вместе с нами жила учительница. Это она сказала, что мне в первом классе делать нечего и в школу меня приняли, с ее подачи, сразу во второй.

Зато у нас была своя березовая роща во дворе. Да и до леса было рукой подать. Но больше всего я любил, когда отец брал меня с собой на службу. Я готов был целыми днями сидеть в "уазике" за его спиной. В Чкаловске базировался полк дальней морской авиации: Ту-16 и Ту-22. Потом туда подсадили еще и полк Су-17. Там я впервые поднялся в небо.

Трудяга Ан-2 в очередной раз бросал парашютистов. Частенько мы с мальчишками, увидев в небе купола, сами мчались к аэродрому на велосипедах, но в этот раз меня "подбросил" к аэродрому отец. Я с таким увлечением смотрел, как парашютисты готовятся к прыжкам, что не сразу услышал, что отец меня зовет к самолету. "Полетать хочешь?" — "А можно?" Лишний вопрос — зачем же об этом спрашивать, разве есть на Земле мальчишка, который не хотел бы подняться в воздух? Глупый ответ — раз спрашивают, значит можно! Первый полет — это всегда первый полет. Но особенно запомнилось: пустой салон, парашютисты выпрыгнули, а самолет делает крутой левый разворот... Как я боялся выпасть в распахнутые двери!

Ан-2 поразил меня два раза. Первый раз в Эстонии, когда он при сильном боковом ветре взлетел с грунта поперек рулежки (рулежка плюс стоянка — метров 40). Второй раз в Польше, когда добрых пару минут Ан-2 болтался у края полосы пытаясь сесть, но сильный встречный ветер подбрасывал его в воздух. В конце-концов он сел и зарулил в первую рулежку, хотя до нее от обреза полосы было не больше сотни метров.

Отец перевелся в Эстонию "за майором" — комендантом запасного аэродрома Нурмси. Мама осталась в Калининграде. После тяжелой северной жизни ей не захотелось возвращаться в барак. Может, в чем-то она была и права. А мне закрылась дорога на аэродром. Если раньше магический пароль "Ты кто?" — "Сын Дмитриева" позволял мне беспрепятственно проходить через любые КПП, то теперь стало довольно проблематично пробираться мимо дежурных матросов: "Зачем ходишь, аеродром шатаешь, на свой жоп переключатель ищешь?"

Конечно, я по-прежнему жил авиацией, в гарнизоне просто невозможно жить по-другому. Часто звонил отцу. Я знал "секретный" телефонный номер, по которому я мог даже без двух копеек позвонить по цепочке позывных из любого телефона-автомата: "Сервант — Анкер — Дайте Твердый" — "А вы кто?" — "Сын Дмитриева" — этот пароль выручал меня еще не раз. Да и ездил я к отцу в Эстонию при каждом удобном случае. Ночным автобусом "Калининград — Таллин" до Пярну, а там пересадка на Пайде.

Полк жил своей жизнью. Сосед, штурман Татаринов, привез из Атлантики фотографии нового американского авианосца и был награжден орденом "Красной Звезды". Отец одноклассника Антоненко посадил горящий Ту-22. Отец одноклассницы Рафалов катапультировался осенью над морем. Один член экипажа замерз в воде, второго не нашли. Рафалов — парашютист-инструктор — сумел, говорят, приземлиться прямо в лодку, остался сухой, выжил.

Катастрофы были часто, Ту-22 вообще один из самых аварийных самолетов в ВВС. Часто бились на взлете: выкатился за полосу, поломал носовую стойку — взрыв. Выбраться из лежащего горящего самолета было почти невозможно: люки кабин выходили вниз. Теплый запах еловых веток, разбросанных на земле у Дома Офицеров в день похорон, до сих пор для меня самый страшный запах.

Самая ужасная катастрофа произошла 16 мая 1972 года, когда в Светлогорске Ан-26 упал на детский садик. Погибли все дети. Подробностей катастрофы никто не сообщал. Густой туман, вроде бы отказал двигатель. Сутки военные разгребали завалы. К утру на месте садика расцвела клумба, и только вблизи было видно, что все цветы стоят в стеклянных банках... Я там был недели через три после катастрофы — приехал на очередную смену в пионерский лагерь имени Белоусова. Выжженная земля, поломанные, обгоревшие деревья и свежие цветы на той же клумбе из стеклянных банок. Этот самолет был не из Чкаловска, из Храброво, но на нем летел пассажиром отец Вовки Денисова, моего одноклассника...

Лето, 75 год. Жарко, насколько жарко может быть в Прибалтике. Скучно, как может быть скучно в гарнизонном поселке, когда все друзья разъехались по бабушкам и пионерским лагерям. Уехать бы к отцу в Эстонию, но еще ждали получку, на дорогу не было денег. Я бродил по поселку и вдруг увидел скользнувший над деревьями Ил-14 с красным бортовым номером "05". Гуляев? А вдруг он летит в Эстонию? Решение созрело мгновенно. Из ближайшего телефона звоню матери на работу: "Мама, если меня вечером сегодня не будет, значит я улетел к отцу!". Нормально, да? Вас бы вот так запросто мама отпустила полететь неизвестно на чем за пол-тысячи километров? А я в чем был — рубашка с коротким рукавом, в шортах и сандалиях — пошел на аэродром. Путь неблизкий, да и боялся опоздать: кто его знает, этого Гуляева, вдруг он только заправится и сразу улетит? Да и не факт, что он летит к отцу. И не факт, что это вообще он. Да и возмет ли он меня с собой?

Гуляев Сергей Арсентьевич, генерал-полковник, Герой Советского Союза, Командующий авиацией Балтийского флота, в годы войны летал на Ил-2. Видимо с тех времен у него осталась страсть к бреющему полету. По возрасту ему запретили летать на реактивных самолетах и он пересел со своего Ил-28 "Сотка" на Ил-14. На запасной аэродром Нурмси, которым руководил мой отец, два раза в год — зимой и летом — прилетали Ил-28 из Храброва и Скулте поработать с грунта. Часто туда прилетал и Командующий — на проверку или просто отдохнуть на аккуратной дачке на самом берегу реки Пярну.

За год до этого, в Эстонии, я сидел в кабине его самолета, когда вдруг прибежал командир экипажа: "Брысь отсюда! Командующий летит на разведку погоды." На разведку погоды я уже летал не раз и на Ил-14 и на Ли-2, летчики меня охотно брали с собой и даже пускали в кабину, но тут был особый случай. Лететь должен был сам Гуляев. Выскочить я не успел, столкнулся в дверях с Командующим, бодро взбежавшим по трапу. Пароль — отзыв: "Ты кто?" — "Сын Дмитриева" — "А, ну тогда летим со мной". У меня бы в жизни не хватило наглости попросить у самого Командующего покататься, но он все тогда и сам понял. И вот теперь у меня была надежда, что я смогу с ним улететь из Чкаловска на Нурмси.

Внаглую я попер через КПП, но увы, пароль не сработал, молодой матрос кавказской национальности развернул меня назад. Иду в обход. Привычно нырнув в дыру в заборе возле неухоженной, заросшей кустами братской могилы летчиков-балтийцев, я прямиком пошел к стоянке прилетающих самолетов. Но быстро выяснилось, что я совершил тактическую ошибку. Я сделал слишком маленький круг, матрос меня заметил и теперь бежал ко мне, размахивая штык-ножом. Пришлось делать ноги.

Новый обходной маневр был совершен с большим запасом. Сделав крюк в пару километров, где перебежками, а где и по-пластунски, мне удалось незамеченным подобраться к самолету метров на сто. Дальше прятаться не было смысла. Если бы на стоянке прилетающих вдруг оказался часовой, то он бы сдуру мог и очередь дать. Я появился из травы, выпрямился во весь свой небольшой рост, и ленивой походкой направился к самолету. Экипаж грелся на солнышке возле шасси. Как назло, знакомым оказался только матрос-бортрадист Юрка. "Привет" — "Привет" — "Вы куда сейчас" — "На Нурмси" — Уже удача, осталось напроситься в пассажиры — "А меня возьмете?" — смотрит удивленно: "Спроси у командира". Делать нечего, иду к командиру. "Возьмете меня с собой?"  — пароль-отзыв — "Да лети, жалко что ли!" — "А чего мы тогда ждем?". Командир подавился семечками: "Как чего — Командующего ждем!" — "А он что, тоже с нами летит?"

В общем, с командиром мы подружились быстро. Бывший летчик-истребитель, он повредил кисть левой руки при катапультировании и пересел на Ил-14. Но это он рассказывал позже, под рюмочку водки, когда отец выставлял экипажу "за доставку сына".

Гуляева мы ждали около часа. Приехал автобус с поварихами и официантками (летная столовая на Нурмсях работала только тогда, когда прилетал на работу полк и вся обслуга была "привозная"). Командующий приехал на "Волге", небрежно козырнул экипажу и взбежал по трапу. Я уже потом узнал, что Командующий никогда никого не ждет, а пока с удивлением наблюдал, как женщины кинулись к трапу, толкаясь и мешая друг-другу. Когда я поднимался в самолет, оба движка уже были запущены, а поднимал трап борттехник уже на ходу.

Летим. Чуть выше деревьев, чуть ниже заводских труб. Вверх-вниз, влево-вправо. Солнце светит немилосердно, земля пышет жаром, пот заливает лицо. Вверх-вниз, яма, вверх-вниз... Только бы выдержать, не показать, что я ел на завтрак. Неудобно: полный салон женщин. Какая-то из них протягивает мне пакетик. Трясу головой — не надо. Что я — первый раз в воздухе?

До Риги долетели нормально. Сели, заправились. Взлетели. Жара. Самолет рывками кидается то вверх то вниз, буквально перепрыгивая через дома и деревья. Борттехник высунул голову, ободряюще кивнул — скоро прилетим. Ну, вот и хорошо. Можно расслабится. И вдруг самолет резко ушел вниз, а содержимое моего желудка осталось на месте. Я даже не успел закрыть рот. Это потом мне рассказали, что Командующий любил лихую пасадку: подходит к обрезу полосы метрах на двадцати, тормозит винтами, а потом подхватывает провалившийся самолет возле самой земли. Он-то подхватил самолет, а я — в подставленные ладошки нечто более гадкое. Тетка сунула мне пакетик, и я поплелся в туалет умываться. В салон возвращаться уже было стыдно, и я приткнулся на откидной сидушке возле выхода.

Борттехник двери открыл, опустил трап. Все сидят. Ждут, наверное, пока винты остановятся. А я не могу сидеть — с пакетиком в руках. Да и не хочется на глаза теткам показываться — это же надо было так так облажаться на последних минутах. Смотрю в иллюминатор — папка мой стоит, другие офицеры рядом выстроились. Ну, думаю, пора и мне появиться. Ну и вышел. Это мне потом объяснили, что первым из самолета должен выйти Командующий. Ждали-то его, офицеры внизу напряглись, отец готов был уже отдать команду, а тут — на трапе я. С улыбкой до ушей и пакетиком в руках.

Здрасьте! Сюрпрайз...

Сергей Арсентьевич Гуляев умер 3 апреля 2000 года на 82 году жизни.